В повести Льва Толстого «Казаки» (см. на нашем сайте её краткое содержание и полный текст) богатый и развращенный светской жизнью юноша Оленин отправляется на Кавказ с неясными мечтами о новой чистой жизни.
Внешне он похож на байронических героев Пушкина и Лермонтова, разочарованных, тоскующих по воле «бегущих из душных городов» на лоно девственной природы. Но Оленин не байронист; он ищет смысла жизни в «нравственном законе», он охвачен «моральным порывом» и хочет жить по правде. Жизнь казаков, простая, грубая, здоровая, поражает его своей близостью к природе. Эти люди «живут, как живет природа», – и они счастливы. Мудрость целостной жизни воплощается для него в образе казачки Марьяны, которая «как природа ровна, спокойна и сама в себе».
Перед нами та же тоска одинокого, раздвоенного человека, которую мы наблюдаем в Николеньке («Детство», «Отрочество»). Выйти из заколдованного круга личности, раствориться в стихийной общей жизни, отдать себя любви к женщине, к народу, к земле – вот о чем тоскует замкнутая душа мечтателя. И ему кажется, что любовь к прекрасной казачке, «величавой, счастливой женщине», освободит его и спасет. «Я не имею своей воли, – пишет он, – а через меня любит ее какая-то стихийная сила, весь мир Божий. Я люблю ее не умом, не воображением, а всем существом своим. Любя ее, я чувствую себя нераздельной частью всего счастливого Божьего мира». Конечно, все это мечта и мечта неосуществимая: Марьяна не любит Оленина. Но если бы она и полюбила его, он не стал бы счастливее.
Райское блаженство первобытной жизни – плод его воображения. Казаки – не прародители в Эдеме, а темные люди, с дикими нравственными понятиями, воры, разбойники, пьяницы. И мечтатель разочаровывается. Жить, «как живет природа», как живут «дети природы» казаки, – совсем не соответствует идеалу нравственного самосовершенствования. Казак Лукашка шепчет молитву, стреляя в чеченца, и восклицает: «Ну, слава тебе, Господи; кажется, убил», а «вор – Ерошка» рекомендует себя: «Пьяница, вор, табуны в горах отбивал, песенник, на все руки был».
Оленин-Толстой как рассудочный моралист такого «смысла жизни» принять не может. Он остается меж двух берегов: от «ложной» культурной жизни он оттолкнулся, но к жизни первобытной, руководимой страстями и инстинктами, не пристал. Такова первая стадия толстовского «возвращения к природе» по стопам обожаемого учителя Жан-Жака Руссо. Культура осуждена и отвергнута, но та «природа», с которой надо слиться, еще не найдена. Молодой писатель еще отравлен романтизмом; ему нужен пышный, экзотический пейзаж, живописный воинственный народ. Процесс «опрощения» завершится, когда Толстой откроет скудную природу средней России, смиренного русского мужика с его религиозной правдой. Тогда «вор – Ерошка» уступит место своему духовному брату – Платону Каратаеву в «Войне и мире».
