«Идиот» Достоевского имеет двойственную структуру – эмпирическую и метафизическую. В эмпирическом (наглядно-художественном) плане он рисует картину петербургского общества конца 1860-х годов (точнее, конца 1867-го и начала 1868-го года), и историю нескольких русских семейств (Епанчиных, Иволгиных, Лебедевых, Рогожиных). В этом – социально-историческое значение романа. В плане метафизическом (философском), «Идиот» есть апокалиптическое видение мира, стоящего под знаком коня вороного, и пророчество о близком конце (конь бледный). Над человечеством, отпавшим от Христа, владычествует «великий и грозный дух» и будет владычествовать «до предела времен, нам еще неизвестного».
Достоевский. Идиот. Часть 1. Краткое содержание. Слушать аудиокнигу
Искусство Достоевского – символично, как всякое великое искусство. Его «мистический реализм» сквозь покров явлений провидит «сущность вещей».
Двойное зрение писателя создает особую перспективу и особое освещение его романов. Наиболее отчетливо эта двупланность обнаруживается в построении личности главного героя – князя Мышкина.
Рассмотрим сначала его эмпирический образ. «Молодой человек лет 26-ти или 27-ми, роста немного повыше среднего, очень белокур, густоволос, со впалыми щеками и с легонькою, востренькою, почти совершенно белою бородкой. Глаза его были большие, голубые и пристальные: во взгляде их было что-то тихое, но тяжелое, что-то полное того странного выражения, по которому некоторые угадывают с первого взгляда в субъекте падучую болезнь».
Он последний из древнего рода князей Мышкиных, рано осиротел, воспитывался в деревне и в детстве был болен тяжелой нервной болезнью. Богатый друг отца, Павлищев, поместил его в швейцарскую санаторию доктора Шнейдера, и «идиот» прожил там четыре года.
Выздоровев, он решил вернуться в Россию, где у него не осталось никого из родных, кроме дальней родственницы – генеральши Епанчиной. Мы знакомимся с ним в вагоне поезда Петербургско-Варшавской железной дороги, подходящего к Петербургу. Одет он, как иностранец. «На нем был довольно широкий и толстый плащ без рукавов и с огромным капюшоном, точь-в-точь как употребляют часто дорожные по зимам, где-нибудь далеко за границей, в Швейцарии или, например, в Северной Италии». В руках у него «тощий узелок из старого полинялого фуляра», на ногах толстоподошвенные башмаки со штиблетами». Описание заканчивается авторской ремаркой: «все не по-русски». Никого в России он не знает. Епанчина ему «почти что не родственница», ему даже негде остановиться. Он – чужой на родине. Камердинер генерала Епанчина спрашивает его: «Отвыкли от нашего-то?». Князь отвечает: «Это – правда. Верите ли, дивлюсь на себя, как говорить по-русски не забыл». Мотив полного незнакомства с Россией повторяется в беседе князя с Епанчиным. «Я года четыре в России не был, слишком; да и что я выехал – почти не в своем уме. И тогда ничего не знал, а теперь еще пуще». И дальше: «Ей Богу же, генерал, я ровно ничего не знаю практически ни в здешних обычаях, ни вообще, как здесь люди живут...». Социальное лицо князя точно определено: это – русский дворянин «петербургского периода», европеец, оторванный от почвы и от народа. Он входит в многочисленную семью «беспочвенных интеллигентов», к которой принадлежит Ордынов в «Хозяйке», князь в «Дядюшкином сне», Алеша Валковский в «Униженных и оскорбленных», Версилов в «Подростке» и Степан Трофимович Верховенский в «Бесах». Эти люди живут в фантастическом мире (его символ: швейцарская санатория Мышкина) и, попадая в нашу действительность, чувствуют себя лишними и беспомощными. Им недостаёт формы и чувства меры. «Я не имею жеста, – жалуется князь. – Я имею жест всегда противоположный, а это вызывает смех и унижает идею. Чувства меры тоже нет, а это – главное». Чужие – они кажутся чудаками, необычные – представляются смешными. Простодушные признания князя возбуждают смех Рогожина и Лебедева, покровительственную усмешку генерала Епанчина, иронические замечания его дочерей. Князь «комичен» в своей неловкости, не умеет вести себя в обществе, разбивает дорогую вазу. Он удивительно наивен и непрактичен. Законы общежития не для него писаны; как будто он «с луны свалился»; в окружающих его людях возбуждает любопытство, удивление, иногда возмущение. Его считают то дурачком, то хитрецом, но чаще всего идиотом или юродивым. Князь сознает свою отчужденность и мучится ею. «Теперь я к людям иду; с людьми мне будет, может быть, скучно и тяжело». И действительно в нашем мире он томится и тоскует. На музыке в Павловске, сидя рядом с любимой девушкой, он мечтает о бегстве: «Ему хотелось уйти куда-нибудь, совсем исчезнуть отсюда... И пусть, пусть здесь совсем забудут его. О, это даже нужно, даже лучше, если б и совсем не знали его, и все это видение было бы в одном только сне». Оторванность от почвы означает отчужденность от людей, внежизненность и отвлеченность. Князь вспоминает, как в Швейцарии он простирал руки к блестящему небу и плакал. «Мучило его то, что всему тому он совсем чужой».
Тема отчужденности расширяется: князь чужой не только для людей, но и для природы, для всего мира. Социальное определение заполняется новым психологическим содержанием; князь не только русский дворянин, оторвавшийся от почвы, но и мечтатель, живущий в фантастическом мире и утративший связь с «живой жизнью». Резонер, Евгений Павлович, в конце романа упрекает князя во лжи: он выдумал свою любовь к Настасье Филипповне, он вообразил, что должен на ней жениться. «Фундамент всего происшедшего, – объясняет он, – составился из огромной наплывной массы головных убеждений, которые вы принимаете до сих пор за убеждения истинные, природные и непосредственные». Князь начитался в Швейцарии книг о России, стремился на родину и, приехав, набросился на «деятельность»: спасать обиженную красавицу. Евгений Павлович хочет сказать, что князь увлекся «женским вопросом», вообразил себя героем Жорж Занд или Дюма и занялся модной со времени «Дамы с камелиями» реабилитацией падшей женщины. Вся эта история произошла от нервной впечатлительности и головного восторга. Так практический разум судит и осуждает «несчастного идиота».
Это – фантазер, мечтатель, терпящий полное поражение при столкновении с действительностью. Князь Мышкин принадлежит к тому племени мечтателей, которое наполняет произведения Достоевского до-каторжного периода, и из которого после каторги выделяются «человек из подполья» и Раскольников. Мы узнаем знакомые черты – отвлеченность, фантастичность, чудачество, уединенность... Но к старому в «Идиоте» присоединяется новое. Князь не только анализирует свой недуг, но и жаждет исцеления. Он возвращается в Россию для того, чтобы обрести почву, воссоединиться с народом, вернуться к истокам живой жизни. И в этом его отличие от всех предшествующих ему «мечтателей». Он шесть месяцев скитается по России и возвращается в Петербург «под самым сильным впечатлением всего того, что так и хлынуло на него на Руси». Он беседовал с интеллигентом-атеистом о религии, слышал о крестьянине, который зарезал своего приятеля со словами: «Господи, прости ради Христа», видел пьяного солдата, продавшего ему за двугривенный свой нательный крест, встретил молодую бабу, которая набожно перекрестилась, когда ее грудной ребенок улыбнулся ей в первый раз, – и вдруг понял, что «сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие атеизмы не подходит».
Этим открытием он обязан русскому народу. «Но главное то, – заключает он, – что всего яснее и скорее на русском сердце это заметишь». Князь поверил в русского Христа, нашел почву и жаждет деятельности. «Есть что делать, Парфен! – восторженно говорит он Рогожину. – Есть что делать на нашем русском свете, верь мне!». Прикосновение к родной земле превращает Мышкина в мистического народника. У него складывается целая религиозная философия, которую он с жаром излагает на вечере у Епанчиных. Косноязычный «идиот» неожиданно превращается в красноречивого проповедника, фанатично утверждающего, что «католичество вера не христианская», что оно проповедует Антихриста ипорождает атеизм исоциализм. Заразе, надвигающейся с безбожного Запада, Россия должна противопоставить подлинный лик Христов. «О, нам нужен отпор, – восклицает князь, – и скорей, скорей! Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос, которого мы сохранили и которого они и не знали». Славянофильство князя вырастает до идеи русского православного мессианства. «Покажите русскому человеку в будущем обновление всего человечества и воскресение его, может быть, одною только русскою мыслью, русским Богом и Христом, и увидите, какой исполин могучий и правдивый, мудрый и кроткий вырастет перед изумленным миром». В этой вдохновенной проповеди много национальной гордости.
Сам автор становится на место своего кроткого и юродивого героя и излагает нам свое credo. Не менее автобиографичны рассуждения князя о том, что русский либерализм есть ретроградное явление, что русская литература «вся не русская, кроме разве Ломоносова, Пушкина и Гоголя». Все эти мысли почти буквально перенесены в роман из переписки Достоевского с Майковым. Проповедь князя усиливается прямым обращением к «высшему сословию». Велик его грех перед Россией (западничество), велика его измена русскому народу (оторванность от почвы), но разве «образованный слой» не может покаяться ивоссоединиться с «русским элементом»? Перед лицом грядущего Антихриста, поймут ли лучшие люди свою ответственность, свою историческую миссию? Тревога за судьбу дворянства и вера вего воскресение звучат в словах князя. Мы слышим взволнованный и страстный голос самого Достоевского: «Я боюсь за вас, за вас всех и за всех нас вместе. Я ведь сам князь исконный и с князьями сижу. Я чтобы спасти всех нас, говорю, чтобы не исчезло сословие даром, в потемках, ни о чем не догадавшись, за все бранясь и все проиграв. Зачем исчезать и уступать другим место, когда можно остаться передовыми истаршими? Будем передовыми, так будем и старшими. Станем слугами, чтоб быть старшинами».
Таков эмпирический образ князя Мышкина: мы разглядели его и узнали. Князь – художественный автопортрет самого Достоевского, история его – духовная биография писателя.
Темное, безрадостное детство, мечтательная, «фантастическая» юность, тяжелая нервная болезнь, эпилептические припадки, четыре года, проведенные вне жизни (у Достоевского – четыре года омского острога, у Мышкина – четыре года швейцарской санатории). И для автора, и для его героя этот «тюремный период» – время напряженной духовной работы, подготовка к познанию России. Потом у обоих возвращение на родину, «перерождение убеждений», воссоединение с народом и встреча с русским Христом. Решающим событием в духовной жизни писателя была минута, проведенная на эшафоте в ожидании смертного приговора. Фабула романа не позволяла ему возвести на эшафот своего героя. Но он вложил в его уста подробный рассказ об этом событии, заставил сопережить с ним все подробности зловещей церемонии. На романе с Настасьей Филипповной отразились воспоминания автора о любви к «роковой женщине», Аполлинарии Сусловой. Наконец, он сделал князя носителем своих новых славянофильско-народнических идей эпохи заграничного путешествия 1866 – 70-го годов.
Романы Достоевского – история его души; внутреннее проецируется вовне, в мифах исимволах (персонажи, фабула, композиция). Личное сознание раскрывается в своей универсальности.
Читайте далее в статье Князь Мышкин - метафизическая характеристика.
